Приложениов текст, напишан од Неговото Блаженство, Архиепископот охридски и Митрополит скопски г.г. Јован и објавен на интернет презентацијата на Православната Охридска Архиепископија во рубриката: Архиепископ - Статии, г-ѓицата Ана Евстратова која живее во Москва и е одличен познавач на македонскиот јазик, а без сомнеж и на рускиот, самоиницијативно, како што самата вели: „возбудена од она што ѝ се случува на Православната Охридска Архиепископија”, го превела на руски, а ние откако добивме дозвола за тоа, го објавуваме на интернет страницата на Православната Охридска Архиепископија.
Свобода в тюрьме
С детства меня считали противоречивым. Я и не пытался этого опровергнуть: мне нравилось отличаться от других. Позднее я понял, что иметь противоречия не только не плохо, а наоборот, это единственная настоящая возможность быть свободным. Чем ты противоречивее, тем ты свободнее и оригинальнее. Наиболее противоречив Господь наш Иисус Христос. Это самая противоречивая личность в истории человечества. Как повествует Евангелие, праведный Симеон, принимая Его на руки, сказал о Нём: се, лежит Сей на падение и на восстание многих в Израиле и в предмет пререканий (Лк. 2, 34).
Воистину, Христос — самая противоречивая личность в мировой истории. В одной Личности соединены две противоречащие друг другу природы, Божественная и человеческая. С одной стороны, во гробе плотски и во аде с душою, с другой стороны — в то же самое время не отлучился Божественного престола, сидя на нём со Отцем и Духом Святым. Все прочие вышеестественные деяния, Им явленные: воскрешение мёртвых, хождение по водам, умножение хлебов и рыб — гораздо меньшие противоречия, нежели то, первое.
И вот когда я понял, что и Христос противоречив, то стал стремиться преуспеть в противоречивости. Но ни до того, ни тогда, ни теперь я не воспринимал противоречивость как анархию. Противоречие — это свобода и единственный серьёзный мотив, чтобы жить. Оно означает процветание, развитие и конечное преодоление всякого разделения. Противоречие — это бесстрастие, свобода от всякой похоти, свобода от самóй смерти. Понимать, что смерть рядом с тобою, но жить так, как будто она не имеет над тобою власти, — вот что такое противоречие.
Знаю, что это вступление займёт место в отведённой мне колонке, но думаю, что оно необходимо, так как многих может смутить заглавие. «Как можно, — скажет кто-нибудь, — сидеть в тюрьме и всё-таки быть свободным? Разве тюрьма не ограничивает гражданские права и свободы?»
И всё-таки, ради тех, кто помешал мне совершить православное таинство Крещения в храме св. вмч. Димитрия в Битоле; ради тех, кто поместил меня на пять дней в камеру предварительного заключения за эту попытку; ради тех, кто во время заключения старательно меня охранял и кормил; ради тех, с кем я делил камеру, без различия их вероисповедания и национальности; и, наконец, ради той радости, которую выказал после моего ареста раскольнический Синод МПЦ; ради всего того считаю своим долгом раскрыть противоречие свободы в тюрьме.
Искренне говоря, на эти пять дней предварительного заключения я вроде как сам напросился. Не потому, что вошёл в храм св. вмч. Димитрия совершить Крещение. Я пойду туда ещё и ещё, и не буду раскаиваться, потому что эту церковь строил мой дед и я никогда не соглашусь, чтобы она принадлежала раскольникам. Храм этот весь по стилю — от камней до надписей на иконах — греческий. Не знаю, как великий «македонец» Петр (кстати, имеющий титул «Австралийский», а не «Битольский») служит в нём, раз всё там «смердит» греческим.
Так вот, я говорю, что сам напросился на предварительное заключение. После заявления моего адвоката, что я до того не совершал никаких уголовных преступлений, не был осуждён и не убегу из страны; что настоящих бандитов, совершивших особо тяжкие преступления, отпускают, предоставляя им возможность защищаться на свободе; что они ничего не добьются предварительным заключением, поскольку суд нельзя провести в течение пяти дней (максимального срока предварительного заключения за то, в чём меня обвиняют), и т.д.; после всего этого я сказал судье Милке Бизевской о моём несогласии с адвокатом.
«Всё это верно, — сказал я, — особенно то, что я не убегу из страны, так как моя миссия — в Македонии». Для меня легче было бы стать обычным сельским батюшкой в любой другой православной стране — так у меня, вероятно, было бы меньше проблем (хотя и это ещё вопрос). Однако в таком случае я бы противился воле Божией. Я обманул бы ожидания Божии. Я был бы как некоторые из христиан первых веков, от которых во время гонений ждали свидетельства веры, если потребуется, то и до крови, а они ради собственного комфорта отреклись от веры и принесли жертву ложным богам. «Но я понимаю, что, помещая меня в предварительное заключение, вы только сделаете меня более известным во всех концах православного мира», — продолжил я. О том, насколько это исполнилось, говорить тут не буду.
Многим, думаю, будет интересно, в какую камеру поместили владыку, переодели ли его в мирскую одежду, как вели себя с ним заключённые и охранники, понравилась ли ему пища и т.п. Друзьям будет интересно сравнить: есть ли разница между пресловутой тюремной камерой и той скромной келией в монастыре свт. Иоанна Златоуста, в которой живёт владыка и в которой, кроме одного компьютера и нескольких книг, нет ничего особенного? Им будет интересно, нашёл ли он общий язык с уголовниками и охранниками, потому что они его знали как человека, общающегося не только с людьми духовными и интеллигентными, но и с простыми, и даже с имеющими определённые психосоматические отклонения. Им будет интересно, была ли тюремная еда вкуснее и обильнее хлеба и воды, которыми владыка питался в посты. Но тем же самым будут интересоваться и враги, чтобы сказать, как и говорят раскольники: «Хорошо ему сделали»[1].
Поэтому начнём с начала. Камера предварительного заключения — комната два на два метра с двумя койками и одним открытым клозетом. Ешь в том же месте, где справляешь нужду. Те, кто сидел дольше, знают: камеры, оказывается, бывают разные — и с тремя койками, и даже с ещё большим количеством. Думаю, что я, в двухместной камере, всё-таки был в привилегированном положении. Но во всём прочем никаких привилегий нет, да, в общем, и быть не может. Лампочка светит прямо в глаза. Не можешь выключить свет, когда захочешь. Комната полна мошек и пауков. Некуда повесить полотенце (которое у тебя есть, только если кто-нибудь тебе с воли принесёт). И вообще тебе ничего не полагается, даже мыла. Если тебе с воли не принесли туалетной бумаги, то, справив нужду, можешь подмываться водой, текущей из краника как раз над клозетом. Тут же, над клозетом, умываешься и из этого же крана пьёшь воду. Одеяла старые, драные и, кажется, полны блох. А всё-таки, если убираешься в своей камере почаще, она может быть довольно чистой. Если же ещё поместить там какую-нибудь икону, то твоя тюремная камера, может быть, не будет отличаться от келий великих аскетов египетской пустыни, или святогорских подвижников, или монахов-затворников Киево-Печерской лавры.
Но что делать, когда в голову приходит помысел: «Как живётся льву в клетке?» Если продолжать развивать этот помысел, то скорее всего придёшь к вопросу: «Как тебе-то жить за решёткой?» — и тогда у тебя два пути. Или всё своё бытие предать в руки Божии, или впасть в отчаяние. Новый опыт, приобретённый мною в тюрьме, подтверждает опыт древний: в тюрьме людям легче всего принять проповедь надежды. Вероятно, то же самое происходит и на войне.
Эта надежда не только в том, что единый праведный Судия, Господь, в конце времён будет судить даже твоих обвинителей и судей; она и в том, что Господь не только праведен — Он и многомилостив. Он единственный, Кто не оставляет тебя даже и здесь, в тюрьме. Если все от тебя отрекутся, если государство лишит тебя всех прав, если ближние будут стыдиться тебя — у тебя остаётся Господь. Тот, Кто есть начало и конец, альфа и омега. Он, Христос, и есть свобода в тюрьме.
Вот мы и дошли до свободы в тюрьме. Можно сидеть в тюрьме, но быть свободным. Свобода — это духовная категория. Это любовь. Любовь к Тому, Кто придаёт смысл твоей жизни, — ко Христу. Любовь ко всей Святой Троице и ко всем, собранным в теле Христовом. К Богородице, ангелам, святым и наконец ко всему народу Божию. Когда любишь обвинившего тебя, когда любишь судившего тебя, когда, в конце концов, любишь того, кто ежедневно отпирает и запирает решётки твоей камеры, когда любишь и того, с кем делишь камеру (а, в сущности, всё заставляет тебя их ненавидеть, даже само их присутствие и дыхание), — вот тогда ты свободен. Когда вся логика мира убеждает тебя: «Они твои враги, они тебя ненавидят, и потому ты оказался за решёткой», — а ты противишься такому помыслу и говоришь: «Ну и что же, всё равно они мои братья», — вот тогда ты свободен. Когда мысль твоя сходит во ад и ты говоришь: «Лучше бы были истреблены враги мои, посадившие меня в тюрьму», — но ты всё-таки не остаёшься во аде, а говоришь: «Прощу им всем Воскресением», — вот тогда ты свободен. И не важно, где ты находишься. В монастыре ли, который ты по свободной своей воле сделал местом своего заточения; или же в заточении, которое ты чрез собственную свободу сделал монастырём.
Я говорю себе, не пять дней, а пять лет и больше просидел бы я в тюрьме, если Бог благословит. И не буду никому жаловаться. Злопыхатели снова возражают: «Тебе легко, потому что тебя преследуют из-за политики». И Тито, говорят они (я так даже имени его не упоминаю, не добавив: «Да будет он подальше от нас»[2]), не стал бы тем, кем стал, если бы не сидел в тюрьме. У их злобы две цели. Во-первых, заставить меня возгордиться и думать, будто бы моя жертва — нечто великое, и тем лишить награды от Бога. Но одновременно они хотят и унизить меня, говоря, что приносимая нами жертва — якобы просто политическая реклама.
Вероятно, время ответит им, а мне, до следующей колонки, пусть предоставят жертвовать собою только ради Бога и народа Божия.
Митрополит Велесский и Повардарский и Экзарх Охридский Иоанн,
ныне Архиепископ Охридский и Митрополит Скопский
Опубликовано в еженедельнике «Сведок Крим-ревия» 24.09.2003.
Примечания переводчика
1 В подлиннике игра слов: «добро му направиjа» может обозначать и (буквально) «хорошо ему сделали», и (как фразеологизм) «так ему и надо», «поделом ему».
2 Народное выражение, употребляющееся при упоминании диавола.